— Почему альбом «Существо» решили разделить на две части?

— Мне показалось, что некоторые песни могут потеряться в таком объеме информации. Показалось, что лучше дать людям время пожить с одной частью пластинки и досконально в ней разобраться. Потом присовокупить к ней вторую, чтоб они также, отложив в сторону первую, уделили ей внимание.

— Группа «ДДТ» тоже выпускает двойной альбом в ноябре.

— У них там невероятное какое-то количество песен, что вообще…

— 27, что ли.

— Да, ужас.

— Я слышал, что альбом «Существо» должен был называться «Остров».

— Нет. Просто, к сожалению, «Википедию» может менять любой желающий, поэтому…

— Об этом чуть ли не в «Коммерсанте» писали.

— Они черпают информацию из «Википедии», видимо полагая, что это первоисточник. А там каждый может править информацию. Как там только эту пластинку ни называли.

— Кстати в «Википедии» написано, что ты автор русского перевода песни Демиса Руссоса, которую исполняет Николай Басков.

— Да, это так.

— Возвращаясь к названию пластинки… Принято думать, что у тебя лишних слов в песнях не бывает, так вот: что значит название «Существо» для альбома?

— Я думаю, обязательно что-то значит. Но, к сожалению, а может быть, и к счастью, не могу сейчас это точно сформулировать. Я подсознательно ощущаю, что это именно то название, которое должна была получить эта пластинка.

— Про тебя говорят, что ты довольно закрытый человек в общении — интроверт.

— Это впечатление.

— При этом на сцене ты интровертом не выглядишь. Ты производишь какие-то подготовительные действия, перед тем как выйти на сцену?

— Нет.

— Если человек обычно погружен в себя, ему, наверное, непросто перефокусировать энергию и направить ее в зал?

— Возможно. Я даже, честно, никогда не задумывался об этом…. Я один раз даже подумал, что, пожалуй, сцена — это то место, где я чувствую себя безопаснее всего. Как бы странно это ни звучало. Наверное, еще дома, когда ты спишь в постели, и на сцене — в эти моменты ты полностью защищен. И это заставляет меня выходить на сцену еще и еще.

— Твоя музыка местами… не агрессивная, но, скажем так, энергетически избыточная, которая, возможно, провоцирует людей на что-то. У тебя не бывало нештатных случаев во время концертов?

— Нет, не бывало… Скорее всего, люди, которые приходят на мои концерты, не привыкли выражать свои эмоции в слэме. Даже если у нас избыточная энергия в музыке, то она не животного типа, а какого-то более внутричеловеческого. И она остается в людях.

— Среди твоих поклонников часто встречается мнение — и по поводу предыдущей пластинки, «Юность», и по поводу последней, «Существо», — что вот, дескать, Дельфин не развивается. Он застыл в одном состоянии и поет одну и ту же песню. Другое дело «Глубина резкости» или, скажем, «Плавники». Что бы ты мог им ответить? На что указать? Может, они чего-то не видят или не на то обращают внимание?

— (После долгой паузы.) Я даже не знаю, имеет ли смысл. Поскольку эти люди, однажды сделав свой выбор, остановились на чем-то и постоянно сравнивают новое со старым. Но как бы они ни хотели, это не будет похоже. Возможно, так говорят люди, которые, послушав мои старые пластинки, получили от них первое свое музыкальное впечатление. Они были очень созвучны с тем, что они хотели услышать. Это легло им в души. Но они росли и взрослели, а души их черствели. Они сейчас не могут воспринимать более зрелые вещи… что-то такое, над чем все-таки надо немножко поработать. Не то, что дается так же легко — так скажем, с первого раза, — как те старые пластинки.

— А для тебя те старые пластинки — они все сейчас органичны? Ты их все принимаешь?

— Я всегда их соотношу с тем возрастом, в котором они были сделаны, и с теми обстоятельствами, при каких они были сделаны. Для того времени они были органичны. Это был максимум того, что я мог сделать на тот момент, это нормально. Понятно, что, если бы я записывал их сейчас, это было бы, конечно, смешно.

— Знаешь, люди, бывает, перечитывают свои старые дневники и думают: «Вот же я в молодости: как дал, так дал!» У тебя от старых песен не бывает ощущения восторга? Вот, мол, как это мне, неразумному, такое в голову пришло…

— Нет-нет. Я больше думаю о том, что я еще дам! И у меня такое ощущение, что я к чему-то все-таки иду и то, что я сейчас делаю, это этапы для чего-то такого, что должно со мной случиться в будущем. У меня нет ощущения, что все, что я смог, я уже сделал. Наоборот, у меня всегда есть чувство, что я недобрал. Что опять что-то сделал не так. Что надо обязательно в следующий раз сделать по-другому.

— Ты вспоминаешь старых друзей, с которыми были связаны твои предыдущие проекты — «Дубовый Гаайъ» и «Мальчишник»? Ганс, Кестер, Мутабор, Дэн…

— С Ваней Кестером мы общаемся до сих пор.

— Он имел отношение к «Существу»?

— Да, небольшое. Мы пробовали привлекать его к записи пластинки, и он даже ходил одно время к нам сюда, на базу (разговор происходит на репетиционной базе в Академии наук. — OS). Мы играли, что-то записывали. К сожалению, из того, что он сыграл, осталась одна клавишная партия — искаженное пианино в песне «Начало». И больше ничего. Ваня занятой человек. Он делает монтаж фильмов и очень востребован в этом направлении. У него семья и дети, и мы… (усмехается) не могли ему обеспечить безбедное существование, чтобы он смог с нами поработать до конца. Зато он нам дал какой-то необходимый толчок — уверенность. После него мы больше в себе сил почувствовали, и дело пошло.

— А с остальными — Ганс, Мутабор…?

— Я очень давно не виделся.

— От альбома «Существо» у меня возникло ощущение, что это песни, во-первых, интровертного человека, завернувшегося в кокон, и, во-вторых, довольно мизантропичного. Который подустал от людей и предпочитает смотреть на закат. Так это или не так?

— Да, это совершенно верно.

— Ты недавно отметил сорокалетие. Праздновал?

— Так, в семейном кругу.

— Какие у тебя отношения со своим возрастом? Для тебя сорок лет — это был рубеж или нет?

— (После паузы.) Наверное. Не знаю. Я больше меряю тем, что сделано. В основном — пластинками. Вот сейчас записали пластинку — это рубеж. Просто сейчас эти два события совпали.

— То есть ощущение возраста связано не с днями рождения, а с другими событиями — например, с рождением детей?

— Я всегда, каждодневно чувствую в себе перемены — постоянные и постепенные. То есть я не могу сказать, что пять лет назад я был одним, и вдруг — раз! — через 5 лет стал сразу другим. Каждый день я чувствую, что сегодня я сделал что-то по-другому. Сегодня я подумал об этом совершенно по-другому.

— Какие у тебя есть круги общения, помимо семейного и профессионального? Может быть, есть комьюнити, к которым ты принадлежишь?

— Нет. Всегда приятно встретить людей, у которых есть чему поучиться. Они привлекают мое внимание. Люди, которые что-то знают, чего не знаю я, и которые что-то умеют такое, чего я не умею. Меня всегда тянет к таким людям. Но их мало.

— А из последних примеров таких знакомств?

— Буквально вчера я познакомился с человеком, который занимается устройством световых шоу. И, просто поговорив с ним полчаса, я понял, что человек интересен для меня не только с профессиональной точки зрения. Конечно, мы задумывались о некоем шоу, но я вижу, что он действительно очень щепетильно подходит к тому, что делает. Знает очень много тонкостей, и то, чем он занимается, это его дело жизни. То есть он не просто зарабатывает деньги, а очень трепетно к этому относится. Я надеюсь, что мы будем более плотно сотрудничать.

— А в публичных сферах деятельности есть люди, которые у тебя вызывают такое уважение?

— Не знаю. Пожалуй, что нет.

— Вот это ощущение невозможности коммуникации с большинством и желание изолироваться от происходящего, которые чувствуются и в твоих песнях, сейчас испытывают очень многие. Отсюда, мне кажется, происходят все эти чемоданные настроения, кухонные разговоры о внешней или внутренней эмиграции. Одни обдумывают варианты самому переехать в другую страну или перевезти туда своих детей. Другие предпочитают замкнуться в своей профессии или своем мирке. Что ты выбираешь: внутреннюю эмиграцию, внешнюю или есть какой-то другой путь?

— К сожалению, я уже настолько погряз во всей этой истории, что…

— В какой — музыкальной, профессиональной?

— Нет, именно в местной. И с детьми тоже сложно: непонятно, что лучше. Я бы с удовольствием уехал, на самом деле. Но я реально отдаю себе отчет, что я ничего не умею делать. То есть я не обладаю какой-то реальной профессией. А то, что я умею делать, там вряд ли кому-то пригодится. И поэтому зарабатывать деньги я могу только здесь. Поэтому, наверное, пока есть какая-то возможность это делать здесь — лучше это делать здесь. Так, наверное, будет лучше и для меня, и для моей семьи.

— Но если все движется по разным версиям либо в пропасть, либо в тупик, то какой смысл продолжать движение?

— Возможно, пока это куда-то двигается, лучше куда-то двигаться. Просто надо быть начеку.

— Отвлеченный вопрос: к тебе обращаются по имени-отчеству — Андрей Вячеславович?

— Иногда друзья. Так, в шутку.

— Это потому, что ты очень молодо выглядишь, да? Не на свой возраст.

— Да.

— А учителя твоих детей в школе?

— Я так не люблю туда ходить. У меня это с детства отложилось. Даже сейчас, в своем возрасте, захожу в школу, и мне как-то не нравится все это.

Дельфин выпускает свой новый альбом «Существо». Interview побеседовал с музыкантом о бывших проектах и соратниках, состоянии сегодняшнего рэпа, музыке его детства и том, у кого Дельфин сам бы взял интервью.



Есть ощущение, что сегодняшние песни гораздо ближе к твоему раннему проекту «Дубовый Гаай», чем к Дельфину эпохи «Глубины резкости».

Мои прошлые проекты не были состоятельны по разным причинам. Из-за недостаточного опыта, неумения обращаться с музыкальными инструментами, из-за отсутствия соответствующей технической базы. Вещи, записанные под именем «Дубовый Гаай», — плод сотрудничества с московской группой Alien Pat Holman: они знали, как делать такую музыку, а я думал, что знал, какие нужны слова.



Насколько в этом смысле важна фигура гитариста Павла Додонова, с которым ты работал и над прошлым альбомом «Юность»?

Если бы я умел играть на гитаре, то играл бы примерно так же.



За это время ты посотрудничал со многими...

Не могу сказать, что прямо со многими.



Над «Мишиными дельфинами» ты работал с Мишей Воиновым, были «Спирали», Da Boogie Crew, Mewark...

С Мишей не виделись с тех самых пор. С Ваней Лебедевым (Кестер) из «Дубового Гаая» я в приятельских отношениях. Он в основном занимается монтажом фильмов, а параллельно играет в проекте T.Bird, которым занимается Виктор Мутант. Что до Da Boogie Crew, то они сделали хип-хоп настоящим образом жизни, навсегда оставшись в этой культуре.

А для тебя увлечение музыкой началось с хип-хопа или чего-нибудь еще?

Наверное, процентов на восемьдесят это был как раз хип-хоп, остальные двадцать занимали Depeche Mode и какие-то шумовые гитарные группы. И постепенно баланс все больше и больше смещался в сторону шума. Думаю, что феномен популярности хип-хопа, столь успешно прижившегося у нас, в том, что средства самовыражения в этой культуре доступны для многих. Азы может освоить каждый. В этих рамках человек может быть и танцором, и художником, и поэтом, и музыкантом. Поэтому она так быстро распространилась. Мне с самого начала казалось, что все слишком просто, хотелось чего-то более сложного.



В результате последние альбомы (начиная с «Тканей») стали для твоих поклонников такой лазейкой в «другую» музыку.

Многие на этом остановились, и никакая лазейка для них так и не открылась. Зато присоединилось множество других людей, которые начали с последних пластинок. Когда они для себя открывают ретроспективу, то ужасаются тому, что у меня происходило до этого.



Ты хочешь сказать, что для многих людей Дельфин начался лет пять назад? Получается, что есть три аудитории, которые воспринимают то, что называется Дельфином, с разных точек зрения.

По-моему, так и происходит.

Странно сейчас думать, что твое имя ассоциировалось с хип-хопом. А ведь сегодняшние рэп-герои вроде Гуфа говорят, что они чуть ли не росли на твоих песнях.

Росли-росли, да не доросли. И начали делать то, отчего мы в свое время пытались уйти. Мы шли в другую сторону, и приоритеты были иные. А они скатились к пацанам, братве... В общем, «парадная».



При этом ты продюсировал несколько песен рэп-группы «Дымовая завеса».

Я бы не называл это продюсированием. Виктор Mутант работал с ними, а я принес пару сэмплов, которые могли бы пригодиться, но прямого участия не принимал.



Альбом «Существо» преисполнен какой-то светлой грусти, в ней отсутствует агрессия как таковая.

Грусть как чувство намного сложнее агрессии. С агрессией все понятно, ясны ее причины и то, чем она заканчивается. А грусть – более глубокое, комплексное чувство, тяжело выразимое. Агрессию можно в двух словах выразить, даже в одном...



Сколько времени записывалась пластинка?

Начали весной, закончили осенью. Думали, провели кучу экспериментов, назаписывали кучу всякой дряни... Нам нужно было некоторое время, чтобы понять, что происходит внутри нас. Больше всего это, конечно, относилось ко мне, потому что я должен был задать тон. Довольно долго метались. У нас были песни и про зомби, и в стиле AC/DC, но все это не покатило. А потом как-то настроились – и все полилось. Это была по настоящему коллективная работа. Едва ли что-то подобное кто-то из нас троих смог бы сделать сам. Хорошо, что есть Ренат, что есть Паша – и что к тому же нам всем удалось встретиться.

Журнал Interview – про беседы известных людей друг с другом. У кого тебе лично было бы интересно взять интервью?

Мне бы точно не хотелось говорить с теми людьми, от которых я жду чудес. Не хочу сокращать это расстояние. Лучше все-таки пребывать в каком-то неведении, ощущать их именно как артистов, а не людей, которым я могу задать любые вопросы. А так бы я, наверное, поговорил с каким-нибудь режиссером. С Фон Триером, например. Есть у меня к нему вопросы – чисто технического характера.

Дельфин – это три разных человека и еще одно «Существо»

У проекта «Дельфин» вышел новый альбом «Существо»: песни, уже знакомые тем, кто регулярно ходит на концерты Андрея Лысикова, Павла Додонова и Рената Ибрагимова, получили студийные аранжировки. В этом году слово «Дельфин» перестало быть синонимом имени и фамилии основателя группы – Андрея Лысикова можно считать лидером, но говорить о нем как о гордом одиночке уже не получится. Корреспондент «Фонтанки» встретился с Андреем в его студии, чтобы из первых рук узнать, что происходит с проектом.

– Альбом «Существо» выходит в интернете, по частям, на официальном сайте и на «Яндекс.музыке» – а продажи физических носителей планируются?

– Поступали предложения от лейблов по поводу выпуска диска, но они, честно говоря, смешные. Мы посчитали, что сможем заработать такие суммы, напечатав тираж самостоятельно и продавая диски на концертах: окупимся за два концерта. «Существо» будет печататься, но всё будет сделано нашими руками. То есть, может быть, найдутся дистрибьюторы, но это уже коммерческая история, я не могу об этом говорить.

– Какое самое важное различие между прошлыми альбомами и «Существом»?

– Мне кажется, это ни для кого. Это для меня. Он литературней по текстам, осознанней. Если альбом «Юность» – это сборник рассказов, то «Существо», скорей всего, что-то ближе к повести. Я не имею в виду сквозную сюжетную линию, ее там нет. Это такое мое ощущение.

– Сейчас происходит полное обновление программы, и на концертах будут звучать совершенно новые вещи?

– Мы уже давно играем новые песни, убираем старые, это постепенный процесс. Для тех, кто бывает на концертах регулярно, неожиданностей не будет.

– А как же видеоарт, который является важной частью ваших выступлений, – он изменится?

– Мы отказываемся от картин Павла Лаптева, с работами которого мы очень долго просуществовали, за что ему большое и отдельное спасибо. Они нам очень помогли и очень соответствовали нашим эмоциям и тому, что происходило тогда с нами. Сейчас всё поменялось, у нас совершенно другое настроение. Что-то еще используем, но ищем другие варианты. Но видеоарт на концерте, мне кажется, обязателен. Инсталляция помогает эмоционально лучше воспринять происходящее на сцене.

– Я видел на ваших концертах людей, которые явно пришли туда, услышав по радио лишь пару песен, – и их происходящее даже шокировало, кто-то разворачивался и уходил, кто-то просто терялся и не понимал, как это всё воспринимать.

– Да, кого-то наши выступления могут покоробить – если люди не готовы и не знают, к чему это вообще и о чем идет речь, первая реакция всегда – отторжение. У меня, к сожалению, не было возможности за этим наблюдать со стороны.

– А кого вы ждете на свои концерты? Грубо говоря, целевая аудитория. Кто приходит на выступления?

– Мне хочется верить, что, в первую очередь, наш слушатель – это ищущий человек. И возможно, в будущем он перестанет слушать то, что мы делаем, и это, может быть, будет правильный выбор с его стороны: найдет для себя что-то другое, более подходящее лично ему. Мы сами что-то всегда ищем, и никто не бывает доволен результатом на сто процентов. Всё равно остается недосказанность, недоделанность. Наверное, мы ждем на концерте себе подобных.

– Местоимение «мы» прочно укрепилось в вашем лексиконе. В какой-то момент я отметил, что «Дельфин» – это уже не один Андрей Лысиков, что это группа, коллектив, но не могу до сих пор понять точное время.

– Так или иначе, всегда был я и еще кто-то, я ничего не делал в одиночку. Но сегодняшнее «мы» – очень прочное и удачное. Музыку Dolphin в том виде, в котором она существует сейчас, я не смог бы делать самостоятельно. Я бы наверняка делал что-то другое, и сложно сказать, было бы это лучше или хуже и что это вообще было бы – но точно что-то другое. Этим ценно «мы»: каждый из нас самостоятельно не смог бы сделать подобное.

– А когда примерно этот состав появился?

– На сцене «мы» уже было до альбома «Звезда» – если считать нас вдвоем с гитаристом Павлом Додоновым, а с началом записи «Юности» нас стало трое: мы начали работать с Ренатом Ибрагимовым. Сейчас Ренат активно занимается коллективом, практически вся работа в студии на нем лежит. И на концертах – должен быть человек за пультом, без него наши выступления были бы совсем другими. Я иногда бываю в качестве зрителя на каких-то концертах, и мне понятно, как важен для нас Ренат.

– На каком чужом концерте больше всего понравилось за последнее время?

– Я хожу на концерты, только если какие-то любимые группы приезжают в Москву, не могу пропустить. Вот на Mercury Rev был где-то год назад – классный получился концерт. Несмотря на то что мне не нравится по звуку клуб «Б2». Они молодцы: даже на таком дерьме смогли.

– А где нравится? В Петербурге вы чаще всего играете в «Зале ожидания» – хотя пару лет назад я видел афиши концерта в «Грибоедове». Не слишком маленькая площадка для вас?

– «Грибоедов» – один из маленьких клубов, где было действительно спокойно выступать. Есть клубы, в которых неприятно это делать: они маленькие, вроде бы камерные, уютные, но для публики, а не для артиста.

– А наоборот, площадки больше, чем клубы-тысячники, интересны?

– Мы не стадионная группа. Это хорошо. Клуб не больше полутора тысяч человек – это потолок. Остальное не имеет смысла. Изначально мы делаем музыку для прослушивания в одиночестве.

– С каждым новым вашим альбомом появляются критики, которые расстраиваются, что Дельфин уже не тот, стал спокойней, тише, меньше агрессии.

– Если сравнить «Звезду» и «Юность», «Юность» намного агрессивней.

– К «Юности» популярна другая претензия – дескать, слишком модное звучание.

– Модное звучание? Неплохо. Мода – это хорошо. Я не то чтобы слежу, но какие-то проявления мне нравятся.

– Ну, например, драм-машина – сейчас модный инструмент, винтаж такой. Откуда она взялась у вас?

– Это как раз не мода – это обыденность. Драм-машинка изначально появилась из-за отсутствия нормальных барабанщиков в стране. А потом это уже стало частью тебя, и ты понимаешь, что на нее можно железно положиться. Она вошла в необходимый инструментарий. Но я всё-таки надеюсь, что однажды мы найдем какого-нибудь ударника. Было бы здорово записать пластиночку с живыми барабанами. Объявлений, конечно, не даем, мне кажется, это должно произойти само собой.